Шрифт:
Закладка:
Того же типа был и процесс над Эдуардом Лимоновым и его Национал-большевистской партией. Только выглядело все противнее и по-человечески мельче. Главный теоретик, придумавший название «нацболы» и заместитель Лимонова Дугин, тут же сбежал к Путину и до сих пор остается теоретиком нового евразийства («азиопов», по выражению умнейшего Георгия Федотова о более серьезных, но тоже близких к НКВД представителях одноименного течения в Праге). Сам Лимонов, лучшее о котором можно сказать – человек «без царя в голове», оказался на четыре года в лагере и, конечно, произошло это по тем же причинам, что и с Русланом Воронцовым и «Портосами»: началась борьба с любыми молодежными движениями, а довольно бессмысленные «нацболы» были обыкновенным и вполне безвредным, несмотря на свое дурацкое название, движением молодежного протеста. Но природная глупость Лимонова и бессмысленное название партии привели к тому, как жаловался у нас на круглом столе его адвокат Беляк, что «лимоновцам» хотя бы для виду, как «Портосам», не хочет помочь никто. Проханов тут же забыл о своем любимом авторе. А их идеологический союзник Никита Михалков, которого нацболы забросали тухлыми яйцами, прилюдно избивал ногами по голове беспомощных мальчишек, которых его охранники тут же повалили на пол. Близкий к «Гласности» молодой тогда адвокат Аграновский неукоснительно вел дела и так называемых «молодых левых», которых тоже сажали, фабрикуя им дела, одного за другим. Все в одинаковой степени оказывались жертвами прочно, с легко управляемыми следователями и судами, установившейся власти КГБ.
Однако самой серьезной была расправа над членами Ассоциации народного землепользования и ее председателем, депутатом Верховного Совета Вячеславом Григорьевым. Серьезность ее была даже не в жесткости борьбы с ними, хотя были, конечно, и аресты, и грабежи, и избиения, и запугивания, и фальсифицированные документы. Суть заключалась в неприкрытом цинизме и прямой антинародной направленности этого дела. Во-первых, члены, образованной в 1993 году Григорьевым ассоциации были по преимуществу московскими пенсионерами; во-вторых, более гуманной и важной для выживания цели, чем та, что Григорьевым была поставлена, даже и представить себе невозможно: по возможности не дорого найти и купить для пенсионеров небольшие участки (по десять соток) земли в Подмосковье с тем, чтобы они возделывая эти чаще всего запущенные и брошенные земли, могли спокойно прожить остаток жизни, прибавляя свой скудный урожай к жалким крохам положенной им пенсии.
За семь лет им многое удалось сделать: были облагорожены несколько участков, болотистых и заросших кустарником – на роскошные дачные поселки и возделываемые когда-то совхозные земли они не претендовали, членам ассоциации это было не по карману. Но за эти годы цена возделанной ими земли возросла, к тому же началась повсеместная крупная торговля подмосковной землей, а Григорьев, будучи абсолютно порядочным человеком все делал по закону и никому не давал взяток.
Началась продуманная расправа, с обвинениями пенсионеров в уголовных преступлениях, с РУБОП» овцами в бронежилетах, спускавшимися с крыш на канатах, с десятками судов, которые, даже вынося решения в их пользу – настолько очевиден был их идеализм и беспомощность (помню жалкую улыбку одного из судей: я выношу уже седьмое решение), не могли добиться выполнения своих решений. Пожилые люди от всего этого болели, умирали; их участки, собственно говоря, никому кроме них не нужные, опять зарастали кустами. Это была борьба власти с любым неподчиненным ей объединением людей. Григорьев боролся отчаянно, хотя никто, кроме «Гласности», ему не помогал, дошел до Страсбургского суда. Но в России все менялось только к худшему.
Конференция в Чикаго
Рассказывая о характерной истории с прослушкой и комментированием моего телефонного разговора с Макфолом перед конференцией фонда Карнеги в Чикаго, я не стал писать о том, как в 2000 году был задержан в Шереметьево и что, собственно, происходило на этой конференции, предшествовавшей приезду и первой встрече Путина с президентом Бушем.
Началось все, как и перед поездкой в Стокгольм в 1995-м (начало трибунала по Чечне) с того, что я обратил внимание: не один-два, а все пункты досмотра багажа в Шереметьево действуют и, соответственно, все участники конференции не стоят в одной очереди, а беспрепятственно и быстро проходят к паспортному контролю.
Я подошел с Сергеем Роговым – директором Института США и Канады – к стойке досмотра (говорил с ним о деле мнимого шпиона Сутягина), и нас почти подтолкнули к паспортному контролю. У меня в кармане были разрешенные тогда по закону три тысячи долларов, завернутые в банковскую квитанцию об их покупке. Но отдать ее я не успел. Зато в «накопителе» уже было человек пять сотрудников милиции, которые, очевидно, по материалам «наружки» все это знали, их металлоискатель был настроен так, что эти три тысячи зазвенели, как будто я был в бронированных доспехах, и эти поджидавшие милиционеры стали выводить меня, не обращая никакого внимания на банковскую квитанцию.
После нагло прерываемого телефонного разговора с Макфолом, статьи в «Вашингтон пост» об этом и второй готовящейся (она появилась на следующий день в «Нью-Йорк таймс») после четырех часовой задержки самолета я все же попал в Чикаго.
Шел второй день конференции, все присутствующие, конечно, знали из газет, что произошло, и тут начался спектакль, омерзительность которого я до сих пор не могу забыть. На сцену попросился Лукин (главный защитник прав человека в России, согласившийся, в отличие от меня, сменить в аппарате президента Сергея Ковалева и виртуозно умеющий делать вид, что, покрывая бандитов, сам он бандитом не является). Лукин с радостью отметил, что мне удалось приехать на конференцию, а потом стал пространно рассуждать о том, что это враги Путина пытались мне помешать выехать из Москвы. Как они пробрались в КГБ и прерывали наш разговор с Макфолом он, правда, не уточнил. Может быть, именно потому, что выступление Лукина звучало недостаточно убедительно для Бжезинского, Кэмпелмана и
